Княжна Тараканова
Константин Дмитриевич Флавицкий. Княжна Тараканова. 1864 г.
Картина была написана в 1864 году, и в этом же году впервые выставлена выставке Академии художеств. В. В. Стасов, известный критик того времени, высоко ценивший картину, назвал полотно Флавицкого: «чудесной картиной, славой нашей школы, блистательнейшим творением русской живописи». Картина была приобретена Павлом Третьяковым для его коллекции уже после смерти художника. Сюжетом для картины послужило предание о гибели Таракановой во время наводнения в Санкт-Петербурге 21 сентября 1777 года (исторические данные говорят о том, что она умерла на два года раньше этого события). На полотне изображён каземат Петропавловской крепости, за стенами которой бушует наводнение. На кровати, спасаясь от воды, пребывающей в зарешеченное окно, стоит молодая женщина. Промокшие крысы выбираются из воды, подбираясь к ногам узницы. За картину «Княжна Тараканова» художнику Константину Флавицкому было присуждено звание профессора исторической живописи.
Эта особа всегда обращала на себя внимание, но никто точно не знал, кто она. Даже священнику на исповеди перед смертью она не раскрыла своей тайны. Можно только догадываться, сколько было лет этой таинственной женщине и откуда она родом. У нее было много имен – госпожа Франк, Шель, Тремуйль, Али-Эмете, принцесса Владимирская, Элеонора, принцесса Азовская, принцесса Елизавета Владимирская – всероссийская княжна, а вот именем Тараканова она никогда не пользовалась, так ее назвали историки, пытаясь докопаться до истины.
О своем происхождении она рассказывала так же загадочно, как и вела себя. Она не помнила ни своих родителей, ни места рождения, шестилетним ребенком ее привезли в Лион, а через полгода – в Киль. Она воспитывалась госпожой Перет или Перон (фамилии она тоже точно не помнила) и крещена по православному обряду. В 1761 году переехала в Петербург, но потом ее перевезли в уединенное поселение возле персидской границы, где жила всего одна старушка и три старика. Прошло пятнадцать месяцев в одиночестве, после чего, наконец, со своей нянькой она бежала в столицу Персии – Багдад, где нашла приют у одного богатого перса. По ее словам, там ей открыли тайну ее происхождения: девочка была дочерью императрицы Елизаветы Петровны и ее фаворита Алексея Разумовского.
Через несколько лет они переехали в Европу. В Лондоне и Париже девушка жила под именем персидской княжны Али. Однако этим россказням никто не верил: детские фантазии сильно бросались в глаза. Вследствие этого современники высказывали самые разные предположения. Одни считали ее дочерью нюрнбергского булочника или пражского трактирщика, но сама она эти слухи с возмущением отрицала, говоря, что никогда не была в Праге. Да и ее образованность, знание нескольких языков, ум и манеры выдавали в ней знатное происхождение. Кроме того, много говорили о ее черкесском, турецком и персидском происхождении. Эту экзотическую даму большинство считало полькой знатного рода. Князь Долгоруков считал ее польской еврейкой, а князь Голицын склонялся к тому, что она немка, потому что авантюристка владела немецким языком, как родным.
Все без исключения отмечали необыкновенную внешность княжны – изящная, худощавая, с энергичными резкими движениями, карими глазами, а продолговатый нос с горбинкой и черные волосы придавали ее чертам итальянский характер. И если бы не чуть косые глаза, она могла бы соперничать с лучшими европейскими красавицами. Своей красотой она покоряла сердца богатых поклонников и часто их разоряла, а потом скрывалась от кредиторов.
В 1774 году княжна, поддерживаемая польской Барской конфедерацией и князем Карлом Радзивиллом, объявила себя сестрой Пугачева и претенденткой на российский престол. Она заявляла, что Елизавета I передала ей права на престол, а Петра III обязала воспитать царевну, однако немилосердный монарх отправил ее в сибирские леса, откуда под покровом ночи она бежала в столицу донских казаков. Ее преследовали и пытались отравить, поэтому ей пришлось бежать в Персию, где она жила в роскоши и занималась с педагогами. Самозванка, пытаясь заручиться поддержкой влиятельных людей, отправилась в Венецию, затем в Константинополь, потом оказалась в Рагузе. Однако ее обращения не имели никакого успеха.
В то же время в России пристально заинтересовались интересной особой, претендующей на святая святых, и Екатерина приказала немедля «схватить бродяжку» и доставить в Россию, что и было в скором времени сделано. Княжна была доставлена в Петропавловскую крепость и подвержена допросам с пристрастием, однако ни в чем не признавалась. И даже изнурительная болезнь (она болела чахоткой), которая в плохих условиях тюрьмы отнимала последние силы, не сломала ее – она твердила одно и то же. Когда стало понятно, что душа еле теплится в больном теле, ей предложили священника любого вероисповедания, она выбрала православного, но и он не узнал тайну происхождения самозванки. Может быть, она и сама этого не знала и искренне верила в то, что она и есть внебрачная дочь Елизаветы.
В то же время была еще одна княжна Тараканова, которая, как считали, и была настоящей дочерью Елизаветы и Алексея Разумовского, по имени Августа. Родилась она предположительно в 1744 году, но была вывезена за границу, кем воспитывалась и где получила образование – неизвестно. В 1785 году по велению Екатерины II ее насильно привезли в Россию и постригли в Московский Ивановский монастырь под именем Досифеи. Так, в полном уединении занимаясь рукоделием и чтением, она провела всю оставшуюся жизнь. Ее лицо разрешали видеть только нескольким особам, и только когда после смерти Екатерины монастырский режим был немного смягчен, удалось написать ее портрет. Ее похоронили в усыпальнице царственного рода Романовых Новоспасского монастыря, и на похоронах присутствовали люди из рода Разумовских и много других знатных вельмож.
При всем этом возникает еще один вопрос. Почему дочь императрицы называли фамилией, никак не связанной с родом Таракановых? В роду Разумовских не было ничего подобного, и в те времена слова «таракан» не было в украинском языке. В России действительно был знатный род Таракановых, но последний его представитель Алексей умер бездетным, после чего продолжение рода прекратилось. Предполагают, что эта фамилия возникла следующим образом. У братьев Разумовских было три сестры, одна из них – Вера– вышла замуж за Ефима Дарагана, казацкого полковника. Придворным странно было слышать фамилию Дараган, поэтому они изменили ее на Дараганов, а немцы, которых много проживало в Петербурге, сделали из Дараганова благозвучное им Тараканов. Так представителей рода начали называть Разумовские-Таракановы, несмотря на то, что вследствие бракосочетаний они носили фамилии Закревских, Дараганов, Стрешенцовых.
А приключения княжны-самозванки впоследствии стали основой для литературных и художественных произведений.
Граф Орлов[]
Граф Алексей Орлов, адмирал русской эскадры, недавно победил турок под Чесмой. Он предвкушал славное возвращение в Россию, щедрые награды и милость императрицы — Екатерина II умела быть благодарной. Эскадра стояла в Ливорно, готовясь к возвращению на родину, а граф поселился в Пизе — уютном городке среди роскошной итальянской природы. Два дня назад Орлов получил престранное письмо, о котором не переставал думать. Некая русская княжна Елизавета писала ему, что она дочь императрицы Елизаветы Петровны, наследница трона Романовых и хочет предъявить свои права на престол. «Выражаю надежду, — писала княжна, — что вы, доблестный адмирал, не замедлите встать на мою сторону». Она предлагала графу встретиться с ней. Из осторожности княжна скрыла свое местонахождение. К письму была приложена копия завещания императрицы Елизаветы.
Орлов решил переслать письмо Екатерине, а от себя добавил: «Такая или нет дочь Елизаветы, не знаю. А буде есть и хочет не принадлежащего себе, то я навязал ей бы камень на шею, да и в воду...» Граф не стал ждать, пока придет ответ от Екатерины II. Он начал искать, где скрывается княжна. Наконец один из его агентов напал на след. Он сообщил, что в Риме живет некая графиня. Жизнь ее окружена тайной. Вероятнее всего, это и есть мнимая княжна Елизавета. Граф вызвал к себе адъютанта Христенека. Хитрый, юркий, умеющий льстить, Христенек как нельзя лучше подходил для того, чтобы войти в доверие к княжне.
— Уговори ее встретиться со мной в Пизе. Льсти ей, называй русской императрицей, красавицей, но добейся, чтобы она согласилась на встречу.
Приехав в Рим, Христенек нашел особняк, где жила «великая княжна». Каждый день он просил докладывать о себе, но слуга неизменно отвечал:
— Княжна никого не принимает. Не пытайтесь добиться встречи с ней. Пронырливый Христенек, повертевшись у особняка две недели, однажды все-таки проскользнул к княжне.
Шел одиннадцатый час вечера. Княжна сидела за столом и что-то писала. Увидев незнакомца, она вздрогнула, но тут же подавила в себе страх. Властно посмотрела на пришельца, собралась что-то крикнуть.
Но Христенек опередил ее.
— Я от графа Орлова, — торопливо проговорил он, — выслушайте меня.
Княжна встала. На лице ее отразилась буря душевных волнений, которые она пережила за эти дни.
— Я вас слушаю, — проговорила наконец княжна.
— Граф не сомневается в подлинности завещания, — тихо проговорил адъютант. — Он готов перейти со своим флотом на вашу сторону. Он поможет вам!
Самозванка молчала.
— Мне нужно подумать, — наконец сказала она. Через три дня княжна все-таки решилась. 12 февраля 1775 года под именем графини Зелинской княжна выехала из Рима. Через четыре дня она была в Пизе.
Граф Орлов ликовал, но не выдавал своих истинных намерений. Он обращался с княжной почтительно, предупреждал каждое желание «царственной особы» и держался с ней как самый верный подданный. К тому времени он уже получил письмо от Екатерины с повелением взять самозванку под стражу и переправить в Россию, с разрешением даже использовать флот, если власти Рагузы откажутся выдать Тараканову. А Елизавета думала, что русский флот на ее стороне.
Граф притворился безумно влюбленным. «Великая княжна» очень скоро ответила ему взаимностью. Она похорошела и так веселилась и кокетничала, что через некоторое время Орлов и впрямь почувствовал себя слегка влюбленным. Но не поддался чувству, а лишь ломал голову над тем, как заманить самозванку на русский корабль. Помог графу английский консул в Ливорно Джон Дик. Он прислал адмиралу письмо: «Уважаемый граф, в Ливорно произошел конфликт между русскими и английскими моряками. Ваше присутствие необходимо». Письмо было на английском языке, которого граф не знал. Княжна перевела его графу.
— Я должен ехать, — печально сказал Орлов, — служба — превыше всего.
Княжна загрустила. Тогда Орлов стал упрашивать ее поехать с ним. Это будет чудесное путешествие! Должна же будущая императрица увидеть свой флот!
Княжна согласилась.
Английский консул дал обед в честь «ее высочества» Елизаветы. Стол ломился от экзотических блюд и фруктов.
Княжна веселилась как никогда. Так и сыпала шутками и остротами.
— Адмирал, — обратилась она к графу, — я желаю побывать на русской эскадре!
Граф Орлов только этого и ждал. — Я немедленно исполню это желание, ваше высочество. И сейчас же прикажу для вашего удовольствия произвести морские маневры. Когда катер с княжной подошел к эскадре, на кораблях заиграла музыка.
Раздалось дружное «Ура!». С адмиральского корабля «Три иерарха» спустили кресло и подняли княжну на борт. Стоя у кормы, княжна мечтательно глядела на море. Как все хорошо складывается! Она по-настоящему влюбилась в этого умного, знатного мужчину. И граф любит ее. Возможно, они поженятся. Он поможет ей взойти на трон.
Вдруг она услышала резкий окрик:
— Именем ее императорского величества вы арестованы!
— В чем дело? Где граф? Вам дорого обойдется эта шутка! — в гневе вскричала самозванка.
Но поняв, что это не шутка, рыдая и непрестанно зовя графа в надежде, что ее услышат на берегу, княжна пыталась вырваться. Когда княжна поняла, что граф Орлов ее просто обманул, она затихла, замкнулась в себе и больше из каюты не выходила. 22 мая 1775 года Екатерина поздравляла графа Орлова с успешным проведением операции. Всю ночь лил дождь. А когда наступил серый мокрый рассвет, к гранитным стенам Петропавловской крепости тихо причалила яхта. Под конвоем русского офицера из нее вышла женщина. Комендант, всю ночь поджидавший новую узницу, провел ее в один из казематов крепости. Допрашивать таинственную пленницу Екатерина II поручила фельдмаршалу князю Голицыну. Фельдмаршал вошел в полутемную комнату с низким сырым потолком и каменным полом, от которого исходил ледяной холод. Навстречу князю от стола поднялась статная, с пышными темными волосами женщина. Царственное выражение лица и большие карие глаза показались Голицыну знакомыми.
— По какому праву так поступают сомной?— гневно и с горечью воскликнула она, глядя на Голицына сверкающим взором. На мгновение князь почувствовал в сердце холодок. Он понял наконец, кого напоминала ему арестованная. Она была необыкновенно похожа на покойную императрицу Елизавету Петровну, которой Голицын верно служил в молодые годы.
Екатерина ІІ[]
— Кто ваши родители? Кто надоумил вас говорить, что вы дочь императрицы Елизаветы Петровны? — мягко спросил фельдмаршал. — Мне часто говорили об этом в детстве, — ответила самозванка. — Моя нянька Катерина, дядя князь Али, друзья часто говорили, что моя мать — императрица Елизавета Петровна и что я последняя из дома Романовых, — закончила самозванка свой рассказ.
Тут бедная арестантка закашлялась, лихорадочный румянец выступил на ее щеках, и она в изнеможении опустилась на стул.
— Злые люди использовали вас для своих целей, — с сочувствием сказал ей Голицын, — откройтесь, кто вы есть на самом деле?
— Мне не в чем сознаваться. Я верю в свое происхождение, — твердо ответила женщина и отвернулась от фельдмаршала. Еще не один раз князь Голицын допрашивал узницу. Но самозванка была непреклонна.
Наконец терпение фельдмаршала лопнуло. Он громко приказал коменданту:
— Ввиду запирательства, отобрать у нее все, кроме необходимой одежды и постели!
Голицын взглянул на самозванку. Но не испуг, а страшный гнев оскорбленной принцессы увидел он в ее горящих глазах.
— Вы не смеете! — вскричала она, вскочив с кровати и гордо протягивая к нему исхудавшие, но еще красивые руки.
— И кормить ее той же едой, что и прочих арестантов, — услышала она в ответ.
Наступил ноябрь. Здоровье арестантки день ото дня становилось хуже. Больная почти не вставала. Часто подолгу молилась в тишине, глядя на образок Спаса, прибитый к стене. 30 ноября она слабым голосом попросила привести к ней священника, чтобы исповедаться и причаститься Святых Таинств. Отец Петр вошел в отворенную дверь каземата. Свеча едва освещала комнату. Женщина, укрытая серым овчинным одеялом, лежала неподвижно. Увидев священника, она радостно протянула к нему руку.
— Я готова, спрашивайте, — едва слышно проговорила она. Отец Петр присел на стул и склонился над умирающей.
— Между нами один свидетель — Господь, — убеждал он женщину, по измученному лицу которой катились слезы. — Снимите грех с души. Кто вы? Кто ваши родители?
— Не знаю, — с мукой в голосе произнесла больная. — Что мне говорили, в том и сама убеждена.
Она тяжело дышала, снова и снова заходилась от кашля.
— Кто надоумил вас... — начал было священник.
— Никто! — прервала она его. — Я очень устала... В другой раз...
Глаза несчастной закрылись.
Отец Петр перекрестил умирающую и вышел. Несчастная узница впала в беспамятство.
Несколько лет назад, когда она тайно приехала в Петербург, кто-то рассказывал ей, какие страшные здесь бывают наводнения. И теперь ей снилась вода. Темная, зловещая, она хлестала в окно через ржавые решетки, быстро наполняла комнату. Сначала вода доставала лишь до подола ее изорванного платья. Но очень скоро, страшась захлебнуться, узница поднялась на кровати, от слабости прислонившись к холодной стене. То, что увидела она затем, испугало ее больше, чем грозящая смертью вода. По комнате плыли крысы, они уже забрались на кровать и цеплялись за подол ее платья. «Нет, Господи!» — вскрикнула она и в страхе открыла глаза.
— Но кто же я? — произнесла женщина, увидев лик Спасителя. — Неужели я не та, кем считала себя?
Еще несколько суток мучилась она: то впадала в беспамятство, то приходила в сознание. Никто не видел ее последних минут. Когда вошли, покойная лежала устремив остановившиеся глаза на иконку. На следующий день солдаты кирками вырубили могилу во дворе Алексеевского равелина и похоронили самозванку.
Авгу́ста Тимофе́евна Тарака́нова[]
Вступив на престол 6 декабря (25 ноября по ст. ст.) 1741 года, Елизавета Петровна приблизила к себе своего любимца Алексея Григорьевича Разумовского, недавнего церковного певчего, обладавшего дивным голосом и буйным молодецким характером. Он стал действительным камергером, затем оберегермейстером, Императрица возложила на него андреевскую ленту и пожаловала своему фавориту графское достоинство, позже звание генерал-фельдмаршала. По воспоминаниям иностранных писателей, современников и знакомых этой четы, у Елизаветы Петровны от брака с Разумовским были дети – сын и дочь.
По законам, рождённые от морганатического брака, даже и законного, не имели права на престолонаследие. Более того, с течением времени они должны были утвердиться в мысли о необходимости добровольно отказаться от света и посвятить жизнь свою Богу, дабы нечестивые люди не смогли использовать их имена в корыстных целях и политических интригах.
О сыне письменных свидетельств не сохранилось. По слухам, жил он до самой своей кончины в одном из монастырей Переславля-Залесского и горько жаловался на свою участь.
Дочь императрицы носила имя Августа. Она, как и брат, получила фамилию Тараканова. По отчеству звалась Матвеевной. И фамилия, и отчество вымышленные.
Никаких документальных известий о жизни Августы до 1785 года нет. Лишь в тот год, когда ей исполнилось сорок лет, по именному повелению Екатерины II её привезли в Ивановский монастырь Москвы, где она была пострижена в монахини с именем Досифея.
25 лет пребывала она в монастыре. Зналась лишь с игуменьей, духовником и московским купцом Филиппом Шепелевым. Жила в одноэтажных каменных келиях, в помещении, составлявшем две уютные комнаты и прихожую для келейницы. На содержание её отпускалась особенная сумма из казначейства. По смерти Екатерины II Досифею навещали известные люди, приезжая поздравлять по большим праздникам. Но до самой смерти Досифея жила неспокойно, вздрагивала при каждом шорохе и стуке. Был у неё портрет Елизаветы Петровны и какие-то бумаги, которые она однажды сожгла. В молитвах и постах прошла её жизнь. Как пишут, была она очень похожа на свою мать, аристократически воспитана, хорошо знала иностранные языки. Преставилась Досифея 64 лет от роду в 1810 году. Её проводы были пышными, похоронили Досифею в Новоспасском монастыре в усыпальнице рода бояр Романовых, где погребались родственники царственного дома.
Была Досифея нрава кроткого и, говорят, после свидания с Екатериной II сама дала согласие на постриг.
- В статье использованы материалы из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).