Просмотр кода страницы Салтыков-Щедрин, Михаил Евграфович

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B0%D0%BB%D1%82%D1%8B%D0%BA%D0%BE%D0%B2-%D0%A9%D0%B5%D0%B4%D1%80%D0%B8%D0%BD,_%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB_%D0%95%D0%B2%D0%B3%D1%80%D0%B0%D1%84%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
----
{{Однофамильцы|Салтыков}}
{{Однофамильцы|Щедрин}}
{{Писатель
 |Имя                  = Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
 |Изображение          = Kramskoj - saltykov-schedrin.jpg
 |Ширина               = 250px
 |Описание изображения = Портрет Салтыкова-Щедрина работы [[Крамской, Иван Николаевич|Ивана Крамского]]
 |Имя при рождении     = Михаил Евграфович Салтыков
 |Дата рождения        = 27.1.1826(15)
 |Место рождения       = село [[Спас-Угол]],<br />[[Калязинский уезд]],<br />{{МестоРождения|Тверская губерния|в Тверской губернии}}<ref name="МР" />
 |Дата смерти          = 10.5.1889(28.04)
 |Место смерти         = {{МестоСмерти|Санкт-Петербург}}
 |Гражданство          = {{Российская империя}}
 |Род деятельности     = {{прозаик|России по алфавиту|России XIX века}}
 |Годы активности      = 
 |Направление          = [[Сатира]], [[Реализм (литература)|реализм]]
 |Жанр                 = [[Роман]], [[хроника]], [[рассказ]], [[сказка]]
 |Язык произведений    = 
 |Роспись              = Mikhail Saltykov-Shchedrin Signature.png
 |Сайт                 = {{URL|http://www.saltykov.net.ru}}
 |Lib                  = http://az.lib.ru/s/saltykow_m_e
 |Викисклад            = 
 |Викитека             = Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
}}
'''Михаи́л Евгра́фович Салтыко́в-Щедри́н''' (настоящая фамилия '''Салтыков''', псевдоним '''Николай Щедрин'''<ref>{{ВТ-ЭСБЕ|Щедрин, писатель}}</ref>; {{СС2|27|января|1826|15}} — {{СС2|10|мая|1889|28|апреля}}) — [[русский язык|русский]] [[писатель]], [[Рязанская губерния|Рязанский]] и [[Тверская губерния|Тверской]] [[вице-губернатор]].

== Ранние годы ==
Михаил Салтыков родился в старой [[дворяне|дворянской]] семье, в [[имение|имении]] родителей, селе [[Спас-Угол]] [[Калязинский уезд|Калязинского уезда]] [[Тверская губерния|Тверской губернии]]<ref name="МР">Ныне — {{МестоРождения|Талдомский район|в Талдомском районе}}, [[Московская область]], [[Россия]].</ref>. Был шестым ребёнком [[потомственное дворянство|потомственного дворянина]] и [[коллежский советник|коллежского советника]] Евграфа Васильевича Салтыкова (1776—1851). Мать писателя, Забелина Ольга Михайловна (1801—1874), была дочерью московского дворянина Забелина Михаила Петровича (1765—1849) и Марфы Ивановны (1770—1814). Хотя в примечании к «[[Пошехонская старина (роман)|Пошехонской старине]]» Салтыков-Щедрин и просил не смешивать его с личностью [[Никанор Затрапезный|Никанора Затрапезного]], от имени которого ведётся рассказ, но полнейшее сходство многого из сообщаемого о Затрапезном с несомненными фактами жизни Салтыкова-Щедрина позволяет предполагать, что «Пошехонская старина» имеет отчасти [[автобиография|автобиографический]] характер.

Первым учителем Салтыкова-Щедрина был [[крепостные|крепостной]] человек его родителей, живописец Павел Соколов; потом с ним занимались старшая сестра, священник соседнего села, [[гувернантка]] и студент [[Московская духовная академия|Московской духовной академии]]. Десяти лет от роду он поступил в [[Московский дворянский институт]], а два года спустя был переведён, как один из лучших учеников, [[Казённый кошт|казённокоштным]] воспитанником в [[Царскосельский лицей]]. Именно там он и начал свою деятельность писателя.

== Начало литературной деятельности ==
В 1844 году окончил лицей (переименованный к тому времени в [[Александровский лицей|Александровский]]) по второму разряду (то есть с [[коллежский секретарь|чином X класса]]), семнадцатым из 22 учеников, потому что поведение его аттестовалось не более как «довольно хорошим»: к обычным школьным проступкам (грубость, курение, небрежность в одежде) у него присоединялось «писание стихов» «неодобрительного» содержания. В лицее под влиянием свежих ещё тогда Пушкинских преданий каждый курс имел своего поэта; на XIII курсе эту роль играл Салтыков-Щедрин. Несколько его стихотворений было помещено в «[[Библиотека для чтения (журнал)|Библиотеке для чтения]]» [[1841]] и [[1842 год]]ов, когда он был ещё лицеистом; другие, напечатанные в «[[Современник (журнал)|Современнике]]» (ред. [[Плетнёв, Пётр Александрович|Плетнёва]]) [[1844]] и [[1845 год]], написаны им также ещё в лицее все эти стихотворения перепечатаны в «Материалах для биографии М. Е. Салтыкова», приложенных к полному собранию его сочинений.

Ни одно из стихотворений Салтыкова-Щедрина (отчасти переводных, отчасти оригинальных) не носит на себе следов таланта; позднейшие по времени даже уступают более ранним. Салтыков-Щедрин скоро понял, что у него нет призвания к поэзии, перестал писать стихи и не любил, когда ему о них напоминали. Однако, в этих ученических упражнениях чувствуется искреннее настроение, большей частью грустное, [[меланхолия|меланхоличное]] (в тот период у знакомых Салтыков-Щедрин слыл под именем «мрачного лицеиста»).

В августе 1844 Салтыков-Щедрин был зачислен на службу в [[канцелярия|канцелярию]] военного министра и только через два года получил там первое штатное место — помощника секретаря. Литература уже тогда занимала его гораздо больше, чем служба: он не только много читал, увлекаясь в особенности [[Жорж Санд]] и французскими [[социалист]]ами (блестящая картина этого увлечения нарисована им тридцать лет спустя в четвёртой главе сборника «За рубежом»), но и писал — сначала небольшие [[библиография|библиографические]] заметки (в «[[Отечественные записки (журнал)|Отечественных записках]]» [[1847]]), потом повести «Противоречия» (там же, ноябрь 1847) и «Запутанное дело» (март [[1848]]).

Уже в библиографических заметках, несмотря на маловажность книг, по поводу которых они написаны, проглядывает образ мыслей автора — его отвращение к рутине, к прописной морали, к [[крепостное право|крепостному праву]]; местами попадаются и блёстки насмешливого юмора.

В первой повести Салтыкова-Щедрина, которую он никогда впоследствии не перепечатывал, звучит, сдавленно и глухо, та самая тема, на которую были написаны ранние романы Ж. Санд: признание прав жизни и страсти. Герой повести, Нагибин — человек, обессиленный тепличным воспитанием и беззащитный против влияний среды, против «мелочей жизни». Страх перед этими мелочами и тогда, и позже (например, в «Дороге» в «Губернских очерках») был знаком, по-видимому, и самому Салтыкову-Щедрину — но у него это был тот страх, который служит источником борьбы, а не уныния. В Нагибине отразился, таким образом, только один небольшой уголок внутренней жизни автора. Другое действующее лицо романа — «женщина-кулак», Крошина — напоминает Анну Павловну Затрапезную из «Пошехонской старины», то есть навеяно, вероятно, семейными воспоминаниями Салтыкова-Щедрина.

Гораздо крупнее «Запутанное дело» (перепечатано в «Невинных рассказах»), написанное под сильным влиянием «[[Шинель (повесть)|Шинели]]», может быть, и «[[Бедные люди|Бедных людей]]», но заключающее в себе несколько замечательных страниц (например, изображение пирамиды из человеческих тел, которая снится Мичулину). «Россия, — так размышляет герой повести, — государство обширное, обильное и богатое; да человек-то глуп, мрёт себе с голоду в обильном государстве». «Жизнь — лотерея», подсказывает ему привычный взгляд, завещанный ему отцом; «оно так, — отвечает какой-то недоброжелательный голос, — но почему же она лотерея, почему ж бы не быть ей просто жизнью?» Несколькими месяцами раньше такие рассуждения остались бы, может быть, незамеченными — но «Запутанное дело» появилось в свет как раз тогда, когда [[Революция 1848 года во Франции|Февральская революция во Франции]] отразилась в России учреждением так называемого ''Бутурлинского'' комитета (по имени его председателя [[Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790—1849)|Д. П. Бутурлина]]),<ref>[http://www.vseslova.ru/index.php?dictionary=bes&word=buturlinskiy_komitet Онлайн словари -> Большой энциклопедический словарь -> Слова на букву Б -> Бутурлинский комитет]</ref> облечённого особыми полномочиями для обуздания печати.<ref>[http://vivovoco.astronet.ru/VV/THEME/STOP/NIKI.HTM Цензор о цензуре (А. В. Никитенко и его «Дневник») — В. Г. Березина, © Журнал «Русская литература», № 1, 1997 г.]</ref>

== Вятка ==
В наказание за [[вольнодумие]] уже [[28 апреля]] [[1848 год]]а он был [[Ссылка (наказание)|выслан]] в [[Киров (Кировская область)|Вятку]] и 3 июля определён канцелярским чиновником при [[Вятское губернское правление|Вятском губернском правлении]]. В ноябре того же года он был назначен старшим чиновником особых поручений при [[Вятская губерния|вятском губернаторе]], затем два раза занимал должность [[правитель|правителя]] губернаторской канцелярии, а с августа 1850 был советником [[Губернские учреждения#Губернское правление|губернского правления]]. О службе его в Вятке сохранилось мало сведений, но, судя по записке о земельных беспорядках в [[Слободской уезд|Слободском уезде]], найденной после смерти Салтыкова-Щедрина в его бумагах и подробно изложенной в «Материалах» для его биографии, он горячо принимал к сердцу свои обязанности, когда они приводили его в непосредственное соприкосновение с [[народ (простонародье)|народной массой]] и давали ему возможность быть ей полезным.

Провинциальную жизнь в самых тёмных её сторонах, в то время легко ускользавших от взора, Салтыков-Щедрин узнал как нельзя лучше, благодаря командировкам и следствиям, которые на него возлагались — и богатый запас сделанных им наблюдений нашёл себе место в «Губернских очерках». Тяжёлую скуку умственного одиночества он разгонял внеслужебными занятиями: сохранились отрывки его переводов из [[Токвиль|Токвиля]], [[Вивьен де Шатобрен, Жан-Батист|Вивьена]], [[Шерюель|Шерюеля]] и заметки, написанные им по поводу известной книги [[Беккария|Беккарии]]. Для сестёр Болтиных, дочерей вятского вице-губернатора, из которых одна (Елизавета Аполлоновна) в 1856 стала его женой, он составил «Краткую историю России».

В ноябре [[1855]] ему разрешено было, наконец, покинуть Вятку (откуда он до тех пор только один раз выезжал к себе в тверскую деревню); в феврале [[1856]] он был причислен к [[Министерство внутренних дел|Министерству внутренних дел]], в июне того же года назначен чиновником особых поручений при министре и в августе командирован в губернии Тверскую и [[Владимирская губерния|Владимирскую]] для обозрения [[делопроизводство|делопроизводства]] губернских комитетов [[ополчение|ополчения]] (созванного, по случаю [[Крымская война|Восточной войны]], в 1855). В его бумагах нашлась черновая записка, составленная им при исполнении этого поручения. Она удостоверяет, что так называемые дворянские губернии предстали перед Салтыковым-Щедриным не в лучшем виде, чем недворянская, Вятская; злоупотреблений при снаряжении ополчения им было обнаружено множество. Несколько позже им была составлена записка об устройстве градских и земских полиций, проникнутая мало ещё распространенной тогда идеей [[децентрализация|децентрализации]] и весьма смело подчеркивавшая недостатки действовавших порядков.

== Возобновление литературной деятельности ==
Вслед за возвращением Салтыкова-Щедрина из ссылки возобновилась, с большим блеском, его литературная деятельность. Имя надворного советника Щедрина, которым были подписаны появлявшиеся в «[[Русский вестник (журнал)|Русском вестнике]]» с 1856 «Губернские очерки», сразу стало одним из самых любимых и популярных.

Собранные в одно целое, «Губернские очерки» в 1857 выдержали два издания (впоследствии — ещё множество). Они положили начало целой литературе, получившей название «обличительной», но сами принадлежали к ней только отчасти. Внешняя сторона мира кляуз, взяток, всяческих злоупотреблений наполняет всецело лишь некоторые из очерков; на первый план выдвигается психология чиновничьего быта, выступают такие крупные фигуры, как Порфирий Петрович, как «озорник», первообраз «помпадуров», или «надорванный», первообраз «ташкентцев», как Перегоренский, с неукротимым ябедничеством которого должно считаться даже административное полновластие.

Юмор, как и у [[Гоголь|Гоголя]], чередуется в «Губернских очерках» с лиризмом; такие страницы, как обращение к провинции (в «Скуке»), производят до сих пор глубокое впечатление. Чем были «Губернские очерки» для русского общества, только что пробудившегося к новой жизни и с радостным удивлением следившего за первыми проблесками свободного слова, — это легко себе представить. Обстоятельствами тогдашнего времени объясняется и то, что автор «Губернских очерков» мог не только оставаться на службе, но и получать более ответственные должности.

В марте 1858 Салтыков-Щедрин был назначен [[Рязанская губерния|рязанским]] вице-губернатором, в апреле 1860 переведён на ту же должность в [[Тверь]]. Пишет он в это время очень много, сначала в разных журналах (кроме «[[Русский вестник (журнал)|Русского вестника]]» — в «Атенее», «[[Современник (журнал)|Современнике]]», «[[Библиотека для чтения (журнал)|Библиотеке для чтения]]», «Московском вестнике»), но с 1860 — почти исключительно в «Современник» (в 1861 Салтыков-Щедрин поместил несколько небольших статей в «Московских ведомостях» (ред. [[Корш, Валентин Фёдорович|В. Ф. Корша]]), в 1862 — несколько сцен и рассказов в журнале «[[Время (журнал)|Время]]»). Из написанного им между 1858 и 1862 годами составились два сборника — «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе»; и тот, и другой изданы отдельно три раза (1863, 1881, 1885).

В картинах провинциальной жизни, которые Салтыков-Щедрин теперь рисует, Крутогорск (то есть Вятка) скоро уступает Глупову, представляющему собою не какой-нибудь определённый, а типичный русский город — тот город, «историю» которого, понимаемого в ещё более широком смысле, несколькими годами позже написал Салтыков-Щедрин.

Здесь видны как последние вспышки отживающего крепостного строя («Госпожа Падейкова», «Наш дружеский хлам», «Наш губернский день»), так и очерки так называемого «возрождения», в Глупове не идущего дальше попыток сохранить в новых формах старое содержание. Староглуповец «представлялся милым уже потому, что был не ужасно, а смешно отвратителен; новоглуповец продолжает быть отвратительным — и в то же время утратил способность быть милым» («Наши глуповские дела»).

В настоящем и будущем Глупова усматривается один «конфуз»: «идти вперёд — трудно, идти назад — невозможно». Только в самом конце этюдов о Глупове проглядывает нечто похожее на луч надежды: Салтыков-Щедрин выражает уверенность, что «новоглуповец будет последним из глуповцев». В феврале 1862 Салтыков-Щедрин в первый раз вышел в отставку. Он хотел поселиться в [[Москва|Москве]] и основать там двухнедельный журнал; когда ему это не удалось, он переехал в [[Петербург]] и с начала 1863 стал фактически одним из редакторов «Современника». В течение двух лет он помещает в нём беллетристические произведения, общественные и театральные хроники, московские письма, рецензии на книги, полемические заметки, публицистические статьи. (Обзор содержания статей, помещённых Салтыковым-Щедриным в «Современник» 1863 и 1864, см. в книге А. Н. Пыпина «M. Е. Салтыков» (СПб., 1899).

К этому же приблизительно времени относятся и замечания Салтыкова-Щедрина на проект устава о книгопечатании, составленный комиссией под председательством князя Д. А. Оболенского. Главный недостаток проекта Салтыков-Щедрин видит в том, что он ограничивается заменой одной формы произвола, беспорядочной и хаотической, другой, систематизированной и формально узаконенной. Весьма вероятно, что стеснения, которые «Современник» на каждом шагу встречал со стороны цензуры, в связи с отсутствием надежды на скорую перемену к лучшему, побудили Салтыкова-Щедрина опять поступить на службу, но в другое ведомство, менее прикосновенное к злобе дня.

В ноябре 1864 он был назначен управляющим [[Пенза|Пензенской]] казённой палатой, два года спустя переведён на ту же должность в [[Тула|Тулу]], а в октябре 1867 — в [[Рязань]]. Эти годы были временем его наименьшей литературной деятельности: в течение трёх лет (1865—1867) в печати появилась только одна его статья «Завещание моим детям» («Современник», 1866, № 1; перепечатанный в «Признаках времени»).

== «Отечественные записки» ==
Его тяга к литературе оставалась, однако, прежней: как только «[[Отечественные записки (журнал)|Отечественные записки]]» перешли (с [[1 января]] [[1868]]) под редакцию [[Некрасов, Николай Алексеевич|Некрасова]], Салтыков-Щедрин стал одним из их самых усердных сотрудников, а в июне 1868 окончательно покинул службу и занял должность одного из главных сотрудников и руководителей журнала, официальным редактором которого стал десять лет спустя, после смерти Некрасова.

Пока существовали «Отечественные записки», то есть до [[1884]], Салтыков-Щедрин работал исключительно для них. Большая часть написанного им в это время вошла в состав следующих сборников: «Признаки времени» и «Письма из провинции» (1870, 72, 85), «[[История одного города]]» (1 и 2 изд. 1870; 3 изд. 1883), «Помпадуры и Помпадурши» (1873, 77, 82, 86), «Господа Ташкентцы» (1873, 81, 85), «Дневник провинциала в Петербурге» (1873, 81, 85), «Благонамеренные речи» (1876, 83), «В среде умеренности и аккуратности» (1878, 81, 85), «Господа Головлёвы» (1880, 83), «Сборник» (1881, 83), «Убежище Монрепо» (1882, 83), «Круглый год» (1880, 83), «Современная идиллия» (1877—1881), «За рубежом» (1880—1881), «Письма к тётеньке» (1882), «Недоконченные беседы» (1885), «Пошехонские рассказы» (1886).

Сверх того в «Отечественных записках» были напечатаны в [[1876]] «Культурные люди» и «Итоги», при жизни Салтыкова-Щедрина не перепечатанные ни в одном из его сборников, но включенные в посмертное издание его сочинений. «Сказки», изданные особо в [[1887]], появлялись первоначально в «Отечественных записках», «[[Неделя (газета, XIX век)|Неделе]]», «Русских ведомостях» и «Сборнике литературного фонда». После запрета «Отечественных записок» Салтыков-Щедрин помещал свои произведения преимущественно в «Вестнике Европы»; отдельно «Пёстрые письма» и «Мелочи жизни» были изданы при жизни автора ([[1886]] и [[1887]]), «[[Пошехонская старина]]» — уже после его смерти, в [[1890]].

Здоровье Салтыкова-Щедрина, расшатанное ещё с половины 1870-х годов, было глубоко подорвано запретом «Отечественных записок». Впечатление, произведенное на него этим событием, изображено им самим с большой силой в одной из сказок («Приключение с Крамольниковым», который «однажды утром, проснувшись, совершенно явственно ощутил, что его нет») и в первом «Пёстром письме», начинающемся словами: «несколько месяцев тому назад я совершению неожиданно лишился употребления языка»…

Редакционной работой Салтыков-Щедрин занимался неутомимо и страстно, живо принимая к сердцу всё касающееся журнала. Окружённый людьми ему симпатичными и с ним солидарными, Салтыков-Щедрин чувствовал себя благодаря «Отечественным запискам» в постоянном общении с читателями, на постоянной, если можно так выразиться, службе у литературы, которую он так горячо любил и которой посвятил в «Круглом годе» такой чудный хвалебный гимн (письмо к сыну, написанное незадолго до смерти, оканчивается словами: «паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому»).

[[Файл:Literator Bridges Grave Saltykov.jpg|thumb|right|Могила М. Е. Салтыкова-Щедрина на [[Волковское кладбище|Волковском кладбище]].]]
Незаменимой утратой был для него поэтому разрыв непосредственной связи между ним и публикой. Салтыков-Щедрин знал, что «читатель-друг» по-прежнему существует — но этот читатель «заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно». Мысль об одиночестве, о «брошенности» удручает его всё больше и больше, обостряемая физическими страданиями и в свою очередь обостряющая их. «Болен я, — восклицает он в первой главе „Мелочей жизни“<ref>писать которые начал, гостя и лечась летом [[1886]] г. у доктора [[Боткин, Сергей Петрович|Боткина]] в финской деревне Культила — совр. [[Тарасовское (Ленинградская область)|Тарасовское]]</ref>. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них. Измождённое тело ничего не может ему противопоставить». Последние его годы были медленной агонией, но он не переставал писать, пока мог держать перо, и его творчество оставалось до конца сильным и свободным: «Пошехонская старина» ни в чём не уступает его лучшим произведениям. Незадолго до смерти он начал новый труд, об основной мысли которого можно составить себе понятие уже по его заглавию: «Забытые слова» («Были, знаете, слова, — сказал Салтыков [[Михайловский, Николай Константинович|Н. К. Михайловскому]] незадолго до смерти, — ну, совесть, отечество, человечество, другие там ещё… А теперь потрудитесь-ка их поискать!.. Надо же напомнить!»..). Он умер 28 апреля (10 мая) 1889 и погребён 2 мая (14 мая), согласно его желанию, на [[Волковское кладбище|Волковском кладбище]], рядом с [[Тургенев, Иван Сергеевич|И. С. Тургеневым]].

== Основные мотивы творчества ==
{{нет источников в разделе|дата=2012-05-23}}
{{Стиль раздела}}
В интерпретации текстов Салтыкова-Щедрина имеются две исследовательские линии. Одна, традиционная, восходящая к литературной критике XIX в., видит в его творчестве выражение обличительного пафоса и едва ли не хронологию важнейших событий истории российского общества. Вторая, сформировавшаяся не без влияния герменевтики и структурализма выявляет в текстах объективно данные семантические конструкты разных уровней, позволяющие говорить о сильном мировоззренческом напряжении прозы Щедрина, ставящем её в один ряд с Ф. М. Достоевским и А. П. Чеховым. Представителей традиционного подхода упрекают в социологизаторстве и эпифеноменализме, стремлении увидеть в тексте то, что из-за внешней ангажированности хочется увидеть, а не то, что в нём самом дано.

Традиционный критический подход акцентирует внимание на отношении Салтыкова-Щедрина к реформам (не замечая разницы между личной позицией и художественным текстом). Двадцать лет кряду все крупные явления русской общественной жизни встречали отголосок в [[сатира|сатире]] Салтыкова-Щедрина, иногда предугадывавшей их ещё в зародыше. Это — своего рода исторический документ, доходящий местами до полного сочетания реальной и художественной правды. Занимает свой пост Салтыков-Щедрин в то время, когда завершился главный цикл «великих реформ» и, говоря словами Некрасова, «рановременные меры» (рановременные, конечно, только с точки зрения их противников) «теряли должные размеры и с треском пятились назад».

Осуществление реформ, за одним лишь исключением, попало в руки людей, им враждебных. В обществе всё резче заявляли себя обычные результаты реакции и застоя: мельчали учреждения, мельчали люди, усиливался дух хищения и наживы, всплывало наверх всё легковесное и пустое. При таких условиях для писателя с дарованием Салтыкова-Щедрина трудно было воздержаться от сатиры.

Орудием борьбы становится в его руках даже экскурсия в прошедшее: составляя «Историю одного города», он имеет в виду — как видно из письма его к [[Пыпин, Александр Николаевич|А. Н. Пыпину]], опубликованного в [[1889]], — исключительно настоящее. «Историческая форма рассказа, — говорит он, — была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни… Критик должен сам угадать и другим внушить, что Парамоша — совсем не Магницкий только, но вместе с тем и NN. И даже не NN., а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившие своей силы».

И действительно, Бородавкин («История одного города»), пишущий втихомолку «устав о нестеснении градоначальников законами», и помещик Поскудников («Дневник провинциала в Петербурге»), «признающий небесполезным подвергнуть расстрелянию всех несогласно мыслящих» — это одного поля ягоды; бичующая их сатира преследует одну и ту же цель, всё равно, идёт ли речь о прошедшем или о настоящем. Всё написанное Салтыковым-Щедриным в первой половине семидесятых годов [[XIX век]]а даёт отпор, главным образом, отчаянным усилиям побеждённых — побеждённых реформами предыдущего десятилетия — опять завоевать потерянные позиции или вознаградить себя, так или иначе, за понесённые утраты.

В «Письмах о провинции» историографы — то есть те, что издавна делали русскую историю — ведут борьбу с новыми сочинителями; в «Дневнике провинциала» сыплются, как из рога изобилия, прожекты, выдвигающие на первый план «благонадежных и знающих обстоятельства местных землевладельцев»; в «Помпадурах и Помпадуршах» крепкоголовые «экзаменуют» мировых посредников, признаваемых отщепенцами дворянского лагеря.

В «Господах ташкентцах» мы знакомимся с «просветителями, свободными от наук» и узнаем, что «Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем». «Помпадуры» — это руководители, прошедшие курс административных наук у Бореля или у Донона; «Ташкентцы» — это исполнители помпадурских приказаний. Не щадит Салтыков-Щедрин и новые учреждения — [[земство]], [[суд]], [[адвокатура|адвокатуру]], — не щадит их именно потому, что требует от них многого и возмущается каждой уступкой, сделанной ими «мелочам жизни».

Отсюда и строгость его к некоторым органам печати, занимавшимся, по его выражению, «пенкоснимательством». В пылу борьбы Салтыков-Щедрин мог быть несправедливым к отдельным лицам, корпорациям и учреждениям, но только потому, что перед ним всегда носилось высокое представление о задачах эпохи.

«Литература, например, может быть названа солью русской жизни: что будет, — думал Салтыков-Щедрин, — если соль перестанет быть солёною, если к ограничениям, не зависящим от литературы, она прибавит ещё добровольное самоограничение?..» С усложнением русской жизни, с появлением новых общественных сил и видоизменением старых, с умножением опасностей, грозящих мирному развитию народа, расширяются и рамки творчества Салтыкова.

Ко второй половине семидесятых годов относится создание им таких типов, как Дерунов и Стрелов, Разуваев и Колупаев. В их лице хищничество с небывалой до тех пор смелостью предъявляет свои права на роль «столпа», то есть опоры общества — и эти права признаются за ним с разных сторон как нечто должное (припомним станового пристава Грацианова и собирателя «материалов» в «Убежище Монрепо»). Мы видим победоносный поход «чумазого» на «дворянские усыпальницы», слышим допеваемые «дворянские мелодии», присутствуем при гонении против Анпетовых и Парначевых, заподозренных в «пущании революции промежду себя».

Ещё печальнее картины, представляемые разлагающейся семьей, непримиримым разладом между «отцами» и «детьми» — между кузиной Машенькой и «непочтительным Коронатом», между Молчалиным и его Павлом Алексеевичем, между Разумовым и его Стёпой. «Больное место» (напечатано в «[[Отечественные записки (журнал)|Отечественных записках]]» [[1879]], перепечатано в «Сборнике»), в котором этот разлад изображён с потрясающим драматизмом — один из кульминационных пунктов дарования Салтыков-Щедрин «Хандрящим людям», уставшим надеяться и изнывающим в своих углах, противопоставляются «люди торжествующей современности», [[консерватор]]ы в образе [[либерал]]а (Тебеньков) и консерваторы с национальным оттенком (Плешивцев), узкие государственники, стремящиеся, в сущности, к совершенно аналогичным результатам, хотя и отправляющиеся один — «с Офицерской в столичном городе Петербурге, другой — с Плющихи в столичном городе Москве».

С особенным негодованием обрушивается сатирик на «литературные клоповники», избравшие девизом: «мыслить не полагается», целью — порабощение народа, средством для достижении цели — оклеветание противников. «Торжествующая свинья», выведенная на сцену в одной из последних глав, «За рубежом», не только допрашивает «правду», но и издевается над ней, «сыскивает её своими средствами», гложет её с громким чавканьем, публично, нимало не стесняясь. В литературу, с другой стороны, вторгается улица, «с её бессвязным галденьем, низменной несложностью требований, дикостью идеалов» — улица, служащая главным очагом «шкурных инстинктов».

Несколько позже наступает пора «лганья» и тесно связанных с ним «извещений», «Властителем дум» является «негодяй, порождённый нравственною и умственною мутью, воспитанный и окрылённый шкурным малодушием».

Иногда (например в одном из «Писем к тётеньке») Салтыков-Щедрин надеется на будущее, выражая уверенность, что русское общество «не поддастся наплыву низкопробного озлобления на всё выходящее за пределы хлевной атмосферы»; иногда им овладевает уныние при мысли о тех «изолированных призывах стыда, которые прорывались среди масс бесстыжества — и канули в вечность» (конец «Современной идиллии»). Он вооружается против новой программы: «прочь фразы, пора за дело взяться», справедливо находя, что и она — только фраза и вдобавок «истлевшая под наслоениями пыли и плесени» («Пошехонские рассказы»). Удручаемый «мелочами жизни», он видит в увеличивающемся их господстве опасность тем более грозную, чем больше растут крупные вопросы: «забываемые, пренебрегаемые, заглушаемые шумом и треском будничной суеты, они напрасно стучатся в дверь, которая не может, однако, вечно оставаться для них закрытой». — Наблюдая с своей сторожевой башни изменчивые картины настоящего, Салтыков-Щедрин никогда не переставал вместе с тем глядеть в неясную даль будущего.

Сказочный элемент, своеобразный, мало похожий на то, что обыкновенно понимается под этим именем, никогда не был совершенно чужд произведениям Салтыкова-Щедрина: в изображения реальной жизни у него часто врывалось то, что он сам называл волшебством. Это — одна из тех форм, которые принимала сильно звучавшая в нём поэтическая жилка. В его сказках, наоборот, большую роль играет действительность, не мешая лучшим из них быть настоящими «стихотворениями в прозе». Таковы «Премудрый пескарь», «Бедный волк», «Карась-идеалист», «Баран непомнящий» и в особенности «Коняга». Идея и образ сливаются здесь в одно нераздельное целое: сильнейший эффект достигается самыми простыми средствами.

Немного найдется в нашей литературе таких картин русской природы и русской жизни, какие раскинуты в «Коняге». После Некрасова ни у кого не слышалось таких стонов душевной муки, вырываемых зрелищем нескончаемого труда над нескончаемой задачей.

Великим художником является Салтыков-Щедрин и в «Господах Головлёвлых». Члены Головлёвской семьи, этого уродливого продукта крепостной эпохи — не сумасшедшие в полном смысле слова, но повреждённые совокупным действием физиологических и общественных условий. Внутренняя жизнь этих несчастных, исковерканных людей изображена с такой рельефностью, какой редко достигает и наша, и западноевропейская литература.

Это особенно заметно при сравнении картин, аналогичных по сюжету, — например, картин пьянства у Салтыкова-Щедрина (Степан Головлёв) и у Золя (Купо, в «Assommoir»). Последняя написана наблюдателем-протоколистом, первая — психологом-художником. У Салтыкова-Щедрина нет ни клинических терминов, ни стенографически записанного бреда, ни подробно воспроизведенных галлюцинаций; но с помощью нескольких лучей света, брошенных в глубокую тьму, перед нами восстает последняя, отчаянная вспышка бесплодно погибшей жизни. В пьянице, почти дошедшем до животного отупения, мы узнаем человека.

Ещё ярче обрисована Арина Петровна Головлёва — и в этой чёрствой, скаредной старухе Салтыков-Щедрин также нашёл человеческие черты, внушающие сострадание. Он открывает их даже в самом «[[Иудушка|Иудушке]]» (Порфирии Головлёве) — этом «лицемере чисто русского пошиба, лишённом всякого нравственного мерила и не знающем иной истины, кроме той, которая значится в азбучных прописях». Никого не любя, ничего не уважая, заменяя отсутствующее содержание жизни массой мелочей, Иудушка мог быть спокоен и по-своему счастлив, пока вокруг него, не прерываясь ни на минуту, шла придуманная им самим суматоха. Внезапная её остановка должна была разбудить его от сна наяву, подобно тому, как просыпается мельник, когда перестают двигаться мельничные колеса. Однажды очнувшись, Порфирий Головлёв должен был почувствовать страшную пустоту, должен был услышать голоса, заглушавшиеся до тех пор шумом искусственного водоворота.

[[Совесть]] есть и у Иудушек; по выражению Салтыкова-Щедрина, она может быть только «загнана и позабыта», может только устранить до поры до времени «ту деятельную чуткость, которая обязательно напоминает человеку о её существовании». В изображении кризиса, переживаемого Иудушкой и ведущего его к смерти, нет поэтому ни одной фальшивой ноты, и вся фигура Иудушки принадлежит к числу самых крупных созданий Салтыкова-Щедрина.

Рядом с «Господами Головлёвыми» должна быть поставлена «Пошехонская старина» — удивительно яркая картина тех основ, на которых держался общественный строй крепостной России. Салтыков-Щедрин не примирен с прошедшим, но и не озлоблен против него; он одинаково избегает и розовой, и безусловно-чёрной краски. Ничего не скрашивая и не скрывая, он ничего не извращает — и впечатление получается тем более сильное, чем живее чувствуется близость к истине. Если на всём и на всех лежит печать чего-то удручающего, принижающего и властителей, и подвластных, то ведь именно такова и была деревенская дореформенная Россия.

Может быть, где-нибудь и разыгрывались идиллии в роде той, которую мы видим в «Сне» Обломова; но на одну Обломовку сколько приходилось Малиновцев и Овсецовых, изображенных Салтыковым? Подрывая раз навсегда возможность идеализации крепостного быта, «Пошехонская старина» даёт вместе с тем целую галерею портретов, нарисованных рукою истинного художника.

Особенно разнообразны типы, взятые Салтыковым-Щедриным из крепостной массы. Смирение, например, по необходимости было тогда качеством весьма распространенным; но пассивное, тупое смирение Конона не походит ни на мечтательное смирение Сатира-скитальца, стоящего на рубеже между юродивым и раскольником-протестантом, ни на воинственное смирение Аннушки, мирящейся с рабством, но отнюдь не с рабовладельцами. Избавление и Сатир, и Аннушка видят только в смерти — и это значение она имела тогда для миллионов людей.

«Пускай вериги [[рабство|рабства]], — восклицает Салтыков-Щедрин, изображая простую, тёплую веру простого человека, — с каждым часом все глубже и глубже впиваются в его изможденное тело — он верит, что злосчастие его не бессрочно и что наступит минута, когда правда осияет его, наравне с другими алчущими и жаждущими. Да! Колдовство рушится, цепи рабства падут, явится свет, которого не победит тьма».

Смерть, освободившая его предков, «придёт и к нему, верующему сыну веровавших отцов, и, свободному, даст крылья, чтобы лететь в царство свободы, навстречу свободным отцам»! Не менее поразительна та страница «Пошехонской старины», где Никанор Затрапезный, устами которого на этот раз несомненно говорит сам Салтыков-Щедрин, описывает действие, произведенное на него чтением [[Евангелие|Евангелия]].

«Униженные и оскорблённые встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирождённой несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков». В «поруганном образе раба» Салтыков-Щедрин признал образ человека. Протест против «крепостных цепей», воспитанный впечатлениями детства, с течением времени обратился у Салтыкова-Щедрина, как и у Некрасова, в протест против всяких «иных» цепей, «придуманных взамен крепостных»; заступничество за раба перешло в заступничество за человека и гражданина. Негодуя против «улицы» и «толпы», Салтыков-Щедрин никогда не отождествлял их с народной массой и всегда стоял на стороне «человека, питающегося лебедою» и «мальчика без штанов». Основываясь на нескольких вкривь и вкось истолкованных отрывках из разных сочинений Салтыкова-Щедрина, его враги старались приписать ему высокомерное, презрительное отношение к народу; «Пошехонская старина» уничтожила возможность подобных обвинений.

Немного, вообще, найдётся писателей, которых ненавидели бы так сильно и так упорно, как Салтыкова. Эта ненависть пережила его самого; ею проникнуты были даже некрологи, посвящённые ему в некоторых органах печати. Союзником злобы являлось непонимание. Салтыкова называли «сказочником», его произведения — фантазиями, вырождающимися порою в «чудесный фарс» и не имеющими ничего общего с действительностью. Его низводили на степень [[фельетон]]иста, забавника, [[карикатура|карикатуриста]], видели в его сатире «некоторого рода ноздрёвщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича».

Салтыков-Щедрин как-то назвал свою манеру писать «рабьей»; это слово было подхвачено его противниками — и они уверяли, что благодаря «рабьему языку» сатирик мог болтать сколько угодно и о чём угодно, возбуждая не негодование, а смех, потешая даже тех, против кого направлены его удары. Идеалов, положительных стремлений у Салтыкова-Щедрина, по мнению его противников, не было: он занимался только «оплеванием», «перетасовывая и пережевывая» небольшое количество всем наскучивших тем.

В основании подобных взглядов лежит в лучшем случае ряд явных недоразумений. Элемент фантастичности, часто встречающийся у Салтыкова-Щедрина, нисколько не уничтожает реальности его сатиры. Сквозь преувеличения ясно виднеется правда — да и самые преувеличения оказываются иногда не чем другим, как предугадываньем будущего. Многое из того, о чём мечтают, например, прожектеры в «Дневнике провинциала», несколько лет спустя перешло в действительность.

Между тысячами страниц, написанных Салтыковым-Щедриным, есть, конечно, и такие, к которым применимо название [[фельетон]]а или [[карикатура|карикатуры]] — но по небольшой и сравнительно неважной части нельзя судить о громадном целом. Встречаются у Салтыкова и резкие, грубые, даже бранные выражения, иногда, быть может, бьющие через край; но вежливости и сдержанности нельзя и требовать от сатиры.

[[Гюго, Виктор|В. Гюго]] не перестал быть поэтом, когда сравнил своего врага с поросёнком, щеголяющим в львиной шкуре; [[Ювенал]] читается в школах, хотя у него есть неудобопереводимые стихи. Обвинению в [[цинизм]]е подвергались, в свое время, [[Вольтер]], [[Гейне, Генрих|Гейне]], [[Барбье]], [[Курье, Поль-Луи|П. Л. Курье]], [[Бальзак]]; понятно, что оно возводилось и на Салтыкова-Щедрина.

Весьма возможно, что при чтении Салтыкова-Щедрина смеялись порою «помпадуры» или «ташкентцы»; но почему? Потому что многие из читателей этой категории отлично умеют «кивать на Петра», а другие видят только смешную оболочку рассказа, не вникая в его внутренний смысл. Слова Салтыкова-Щедрина о «рабьем языке» не следует понимать буквально. Бесспорно, его манера носить на себе следы условий, при которых он писал: у него много вынужденных недомолвок, полуслов, иносказаний — но ещё больше можно насчитать случаев, в которых его речь льётся громко и свободно или, даже сдержанная, напоминает собою театральный шепот, понятный всем постоянным посетителям [[театр]]а.

Рабий язык, говоря собственными словами Салтыков-Щедрин, «нимало не затемняет его намерений»; они совершенно ясны для всякого, кто желает понять их. Его темы бесконечно разнообразны, расширяясь и обновляясь сообразно с требованиями времени.

Есть у него, конечно, и повторения, зависящие отчасти от того, что он писал для журналов; но они оправдываются, в основном, важностью вопросов, к которым он возвращался. Соединительным звеном всех его сочинений служит стремление к идеалу, который он сам (в «Мелочах жизни») резюмирует тремя словами: «свобода, развитие, справедливость».

Под концом жизни эта формула кажется ему недостаточною. «Что такое свобода, — говорит он, — без участия в благах жизни? Что такое развитие без ясно намеченной конечной цели? Что такое справедливость, лишённая огня самоотверженности и любви»?

На самом деле любовь никогда не была чужда Салтыков-Щедрин: он всегда проповедовал её «враждебным словом отрицанья». Беспощадно преследуя зло, он внушает снисходительность к людям, в которых оно находит выражение часто помимо их сознания и воли. Он протестует в «Больном месте» против жестокого девиза: «со всем порвать». Речь о судьбе русской крестьянской женщины, вложенная им в уста сельского учителя («Сон в летнюю ночь» в «Сборнике»), может быть поставлена по глубине лиризма наряду с лучшими страницами Некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо». «Кто видит слезы крестьянки? Кто слышит, как они льются капля по капле? Их видит и слышит только русский крестьянский малютка, но в нём они оживляют нравственное чувство и полагают в его серце первые семена добра».

Эта мысль, очевидно, давно овладела Салтыковым-Щедриным. В одной из самых ранних и самых лучших его сказок («Пропала совесть») совесть, которою все тяготятся и от которой все стараются отделаться, говорит своему последнему владельцу: «отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нём: авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведёт да и в люди потом со мной выйдет — не погнушается… По этому её слову так и сделалось.

Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нём совесть. Растёт маленькое дитя, и вместе с ним растёт в нём и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нём большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама». Эти слова, полные не только любви, но и надежды, — завет, оставленный Салтыковым-Щедриным русскому народу.

В высокой степени своеобразны слог и язык Салтыкова-Щедрина. Каждое выводимое им лицо говорит именно так, как подобает его характеру и положению. Слова Дерунова, например, дышат самоуверенностью и важностью, сознанием силы, не привыкшей встречать ни противодействия, ни даже возражений. Его речь — смесь елейных фраз, почёрпнутых из церковного обихода, отголосков прежней почтительности перед господами и нестерпимо резких нот доморощенной политико-экономической доктрины.

Язык Разуваева относится к языку Дерунова, как первые [[каллиграфия|каллиграфические упражнения]] школьника к прописям учителя. В словах Фединьки Неугодова можно различить и канцелярский формализм высшего полёта, и что-то салонное, и что-то Оффенбаховское.

Когда Салтыков-Щедрин говорит от собственного своего лица, оригинальность его манеры чувствуется в расстановке и сочетании слов, в неожиданных сближениях, в быстрых переходах из одного тона в другой. Замечательно умение Салтыкова подыскать подходящую кличку для типа, для общественной группы, для образа действий («Столп», «Кандидат в столпы», «внутренние Ташкентцы», «Ташкентцы приготовительного класса», «Убежище Монрепо», «Ожидание поступков» и т. п.).

Второй из упомянутых подходов, восходящий к идеям В. Б. Шкловского и формалистов, М. М. Бахтина указывает на то, что за узнаваемыми «реалистичными» сюжетными линиями и системой персонажей скрывается коллизия предельно абстрактных мировоззренческих концептов, в числе которых «жизнь» и «смерть». Их борьба в мире, исход которой писателю представлялся неочевидным и представлена с помощью разных средств в большей части текстов Щедрина. Следует отметить, что отдельное внимание писатель уделял мимикрии смерти, облекающейя во внешне жизненные формы. Отсюда мотив кукол и кукольности («Игрушечного дела людишки», Органчик и Прыщ в «Истории одного города»), зооморфные образы с разными видами переходов от человека к зверю (очеловеченные звери в «Сказках», звероподобные люди в «Господах Ташкентцах»). Экспансия смерти и формирует тотальную дегуманизацию жизненного пространства, которую отображает Щедрин. Неудивительна частота появления в текстах Щедрина мортальной темы. Эскалация мортальных образов, достигающая почти степени фантасмагории наблюдается в «Господах Головлевых»: это не только многочисленные повторяющиеся физические смерти, но и угнетенное состояние природы, разрушение и тление вещей, разного рода видения и мечтания, расчёты Порфирия Владимирыча, когда «цифирь» не только теряет связь с реальностью, но переходит в своего рода фантастические видения, завершающиеся сдвигом временных пластов. Смерть и смертоносность в социальной реальности, где Щедрин болезненно остро видит отчуждение, ведущее к утрате человеком самого себя, оказывается только одним из случаев экспансии смертоносного, что заставляет отвлечь внимание только от «социального бытописательства». В таком случае реалистические внешние формы письма Салтыкова-Щедрина скрывают глубинную экзистенциальную направленность щедринского творчества, делают его сопоставимым с Э. Т. А. Гофманом, Ф. М. Достоевским и Ф. Кафкой.

Мало таких нот, мало таких красок, которых нельзя было бы найти у Салтыкова-Щедрина. Сверкающий юмор, которым полна удивительная беседа мальчика в штанах с мальчиком без штанов, так же свеж и оригинален, как и задушевный лиризм, которым проникнуты последние страницы «Господ Головлёвых» и «Больного места». Описаний у Салтыкова-Щедрина немного, но и между ними попадаются такие перлы, как картина деревенской осени в «Господах Головлёвых» или засыпающего уездного городка в «Благонамеренных речах». Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина с приложением «Материалов для его биографии» вышло в первый раз (в 9 томах) в год его смерти ([[1889]]) и выдержало с тех пор много изданий.

Сочинения Салтыкова-Щедрина существуют и в переводах на иностранные языки, хотя своеобразный стиль Салтыкова-Щедрина представляет для переводчика чрезвычайные трудности. На [[немецкий язык]] переведены «Мелочи жизни» и «Господа Головлёвы» (в Универсальной библиотеке Реклама), а на [[французский язык|французский]] — «Господа Головлёвы» и «Пошехонская старина» (в «Bibliothèque des auteurs étrangers», изд. «Nouvelle Parisienne»).

== Память ==
* В честь Салтыкова-Щедрина названы [[улица Салтыкова-Щедрина]] в [[Волгоград]]е, в [[Улица Салтыкова-Щедрина (Липецк)|Липецке]], [[Улица Салтыкова-Щедрина (Ярославль)|Ярославле]], [[Тверь|Твери]], [[Орёл (город)|Орле]], [[Тюмень|Тюмени]], [[Рязань|Рязани]], [[Пенза|Пензе]], улица и переулок в [[Калуга|Калуге]] и др.
* До переименования улица Салтыкова-Щедрина была в Санкт-Петербурге.
* Государственная публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина (Санкт-Петербург)
* Мемориальные музеи Салтыкова-Щедрина существует в [[Киров (Кировская область)|Кирове]], [[Тверь|Твери]] (см. [[Музей М.Е. Салтыкова-Щедрина в Твери]]), селе [[Спас-Угол]] [[Талдомский район|Талдомского района]] [[Московская область|Московской области]].
* Памятник Салтыкову-Щедрину установлен в посёлке [[Лебяжье (Ломоносовский район)|Лебяжье]] [[Ленинградская область|Ленинградской области]]
* Бюст Салтыкова-Щедрина установлен в [[Рязань|Рязани]]. Церемония открытия состоялась 11 апреля 2008 года, в связи со 150 летием с момента назначения Салтыкова-Щедрина на должность вице-губернатора в Рязань. Бюст установлен в скверике рядом с домом, который в настоящее время является филиалом Рязанской областной библиотеки, а раньше служил резиденцией рязанского вице-губернатора. Автор памятника — заслуженный художник России, профессор Московского государственного академического художественного института имени Сурикова Иван Черапкин
* Памятник Салтыкову-Щедрину М. Е. установлен в городе Твери на Тверской площади (открыт 26 января 1976 года в связи с празднованием 150-летия со дня его рождения). Изображен восседающим в резном кресле, опираясь руками на трость. Скульптор О. К. Комов, архитектор Н. А. Ковальчук. Салтыков-Щедрин был вице-губернатором Твери с 1860 по 1862 год. Тверские впечатления писателя отразились в «Сатирах в прозе» (1860—1862), «Истории одного города» (1870), «Господах Головлевых» (1880) и других произведениях.

=== В филателии ===
* В [[СССР]] были выпущены [[Почтовая марка|почтовые марки]], посвященные Салтыкову-Щедрину.
* Также были выпущены [[Почтовый конверт|почтовые конверты]] [[Россия|России]] и [[СССР]], в том числе и со спецгашением.

<center><gallery perrow=4 widths=160 heights=160 caption="Почтовые марки СССР">
Файл:Rus Stamp-Saltykov_Shedrin-1939_15.jpg|<small>[[1939 год]], номинал 15 коп.</small>
Файл:Rus Stamp-Saltykov_Shedrin-1939_30.jpg|<small>[[1939 год]], номинал 30 коп.</small>
Файл:Rus Stamp-Saltykov_Shedrin-1939_45.jpg|<small>[[1939 год]], номинал 45 коп.</small>
Файл:Rus Stamp-Saltykov_Shedrin-1939_60.jpg|<small>[[1939 год]], номинал 60 коп.</small>
Файл:Stamp of USSR 2118.jpg|<small>[[Почтовая марка]] [[СССР]], [[1958 год]]</small>
Файл:Rus Stamp-Saltykov_Shedrin-1976.jpg|<small>Почтовая марка СССР, [[1976 год]]</small>
</gallery></center>

== Адреса в Санкт-Петербурге ==
* 05. — 12.1844 года — Офицерская улица, 19;
* начало 1845 года — доходный дом — Торговая улица, 21;
* 1845 — 21.04.1848 года — дом Жадимировского — набережная реки Мойки, 8;
* 01.1856 года — доходный дом — Торговая улица, 21;
* 04. — 05.1856 года — дом Утина — Галерная улица, 12;
* 11.1862 — 1863 — доходный дом И. Н. Шмидта — 5-я линия, 30;
* лето 1868 года — квартира А. М. Унковского в доходном доме — Итальянская улица, 24;
* 09.1868 — лето 1873 года — доходный дом Страхова — Фурштатская улица, 41
* 1874 год — доходный дом Курцевича — 2-я Рождественская улица, 5;
* вторая половина 08.1876 — 28.04.1889 года — дом М. С. Скребицкой — Литейный проспект, 60, кв. 4.

== Произведения ==
'''Хроники и романы:'''
* [[Господа Головлёвы]] (1875—1880)
* [[История одного города]] (1869—1870)
* [[Пошехонская старина (роман)|Пошехонская старина]] (1887—1889)
* [[Убежище Монрепо]] (1878—1879)

'''Сказки:'''
* [[Пропала совесть]] ([[1869 год в литературе|1869]])
* [[Верный Трезор]] ([[1885 год в литературе|1885]])
* [[Дикий помещик]] ([[1869 год в литературе|1869]])
* [[Карась-идеалист]] ([[1884 год в литературе|1884]])
* Сказка о ретивом начальнике ([[1883 год в литературе|1883]])
* [[Медведь на воеводстве]] ([[1884 год в литературе|1884]])
* [[Орел-меценат]] ([[1884 год в литературе|1884]])
* [[Премудрый пискарь (сказка)|Премудрый пискарь]] ([[1883 год в литературе|1883]])
* [[Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил]] ([[1869 год в литературе|1869]])
* Самоотверженный заяц ([[1883 год в литературе|1883]])
* Бедный волк ([[1883 год в литературе|1883]])
* Здравомысленный заяц ([[1885 год в литературе|1885]])
* Либерал ([[1885 год в литературе|1885]])
* Коняга ([[1885 год в литературе|1885]])
* Приключение с Крамольниковым ([[1886 год в литературе|1886]])
* Христова ночь
* Рождественская сказка
* Вяленая вобла ([[1884 год в литературе|1884]])
* Добродетели и Пороки ([[1884 год в литературе|1884]])
* Обманщик-газетчик и легковерный читатель ([[1884 год в литературе|1884]])
* Недреманное око ([[1885 год в литературе|1885]])
* Дурак ([[1885 год в литературе|1885]])
* Баран-непомнящий ([[1885 год в литературе|1885]])
* Кисель ([[1885 год в литературе|1885]])
* Праздный разговор ([[1886 год в литературе|1886]])
* Богатырь ([[1886 год в литературе|1886]]; запрещена, опубликована только в 1922 году)
* Ворон-челобитчик ([[1886 год в литературе|1886]])
* Игрушечного дела людишки
* Соседи
* Деревенский пожар
* Путём-дорогою

'''Рассказы:'''
* Годовщина
* Добрая душа
* Испорченные дети
* Соседи
* Чижиково горе ([[1884 год в литературе|1884]])

'''Книги очерков:'''
* В больнице для умалишённых
* Господа ташкентцы (1873)
* Господа Молчалины
* Губернские очерки (1856—1857)
* Дневник провинциала в Петербурге (1872)
* За рубежом (1880—1881)
* Письма к тетеньке
* Невинные рассказы
* Помпадуры и помпадурши (1863—1874)
* Сатиры в прозе
* Современная идиллия (1877—1883)
* Благонамеренные речи (1872-[[1876 год в литературе|1876]])

'''Комедии:'''
* Смерть Пазухина ([[1857 год в литературе|1857]], запрещена; поставлена [[1893 год в театре|1893]])
* Тени ([[1862 год в литературе|1862]]—[[1865 год в литературе|65]], незакончена, поставлена [[1914 год в театре|1914]])

== Литература ==
* «Литературная деятельность Салтыкова-Щедрина» («[[Русская мысль (журнал)|Русская мысль]]» 1889, № 7 — перечень сочинений Салтыкова-Щедрина).
* «Критические статьи», изд. M. H. Чернышевским (СПб., 1893)
* О. Миллер, «Русские писатели после Гоголя» (ч. II, СПб., 1890).
* Писарев, "Цветы невинного юмора (соч. т. IX); Добролюбова, соч. т. II.
* H. К. Михайловский, «Критические опыты. II. Щедрин» (М., 1890).
* его же, «Материалы для литературного портрета Салтыкова-Щедрина» («Русская мысль», 1890 г. 4).
* К. Арсеньев, «Критические этюды по русской литературе» (т. I, СПб., 1888).
* его же, «М. Е. Салтыков-Щедрин Литературный очерк» («Вестн. Европы», 1889 г. № 6).
* статья В. И. Семевского в «Сборнике правоведения», т. I.
* биография Салтыкова, Салтыков-Щедрин H. Кривенко, в «Биографической библиотеке» Павленкова.
* А. H. Пыпин, «М. Е. Салтыков» (СПб., 1899).
* Михайлов, «Щедрин, как чиновник» (в «Одесском листке»; выдержки в № 213 «Новостей» за 1889).
* Автограф письма Салтыкова-Щедрина к С. А. Венгерову с биографическими сведениями воспроизведен в сборнике «Путь-дорога», изданном в пользу нуждающихся переселенцев (СПб., 1893).
* ''Эльсберг Я. Е.'' Салтыков-Щедрин — 1934 год. — 208 с. (Жизнь замечательных людей)
* Тюнькин К. И. Салтыков-Щедрин. — М.: Мол. гвардия, 1989. — 620 с. — (Жизнь замечат. людей).
* [http://www.memoirs.ru/rarhtml/SNK_IV90_12.htm  С. Н. К. Воспоминания о М. Е. Салтыкове // Исторический вестник, 1890. — Т. 42. — № 12. — С. 603—631.]

== Исследователи творчества ==
* [[Бушмин, Алексей Сергеевич|А. С. Бушмин]]
* Н. В. Яковлев
* В. Я. Кирпотин
* С. А. Макашин
* Д. П. Николаев
* Е. И. Покусаев
* [[Лившиц, Лев Яковлевич|Л. Я. Лившиц]]
* К. И. Тюнькин

== Источники ==
* {{ВТ-ЭСБЕ+|Салтыков, Михаил Евграфович|[[Арсеньев, Константин Константинович|Арсеньев К. К.]], }}

== Примечания ==
{{примечания}}

== Ссылки ==
{{Навигация
|Тема = Михаил Салтыков-Щедрин
|Викитека  = Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
|Викисклад = Category:Mikhail Yevgrafovich Saltykov-Shchedrin
|Викицитатник = Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
|Викисловарь = Приложение:Авторские неологизмы М. Е. Салтыкова-Щедрина
}}
* {{lib.ru|http://az.lib.ru/s/saltykow_m_e/}}
* [http://www.rvb.ru/saltykov-shchedrin/toc.htm Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина в 20 томах в Русской виртуальной библиотеке]
* [http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=last_update&cid=213 Салтыков-Щедрин, Михаил Евграфович] в электронной библиотеке «ImWerden»
* ''Иванов-Разумник''. [http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=893 «Салтыков-Щедрин» — факсимильное воспроизведение книги 1930 года — первый том биографии Салтыкова]. Второго тома этой биографии не было. [[Иванов-Разумник]] был арестован…
* Л. Я. Лившиц. [http://www.levlivshits.org/index.php/works/vopreki-vremeni/teni/96-teni-titul.html Драматическая сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тени». ] Харьков, 1998
* [http://litmostki.ru/saltykov-schedrin/ Могила Салтыкова-Щедрина на Литераторских мостках]
* [http://hidden-facts.info/archives/skazochnik-saltykov-shhedrin/ Сказочник Салтыков-Щедрин]
* [http://ppt4web.ru/literatura/mesaltykovshhedrin-.html Презентация Михаила Евграфовича Салтыков-Щедрина] от ppt4web.ru
* [http://russian7.ru/2014/01/7-tenej-saltykova-shhedrina/ 7 теней Салтыкова-Щедрина]
* [http://vikent.ru/author/909/ Особенности идей и творчества Салтыкова-Щедрина]

{{Салтыков-Щедрин}}

[[Категория:Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин| ]]
[[Категория:Выпускники Александровского лицея]]
[[Категория:Персоналии:Киров]]
[[Категория:Похороненные на Литераторских мостках]]
[[Категория:Салтыковы|Михаил Евграфович]]
[[Категория:Русские писатели XIX века]]
[[Категория:Сказочники]]
[[Категория:Персоналии:Пушкин]]
[[Категория:Сатирики Российской империи]]